в книге, которую я читаю сейчас, тетка перед скорой смертью варила варенье и закатывала его в бесчисленные стеклянные банки.
это замечательная идея, если мне вдруг сообщат, что я умру через пару месяцев: варенье, диктофон и листы бумаги, исписанные мелким почерком. буквы ползли бы вниз и вправо, потому что так происходит всегда, когда рука не успевает за мыслью, едва-едва цепляясь за самый кончик ее лохматого репейного хвоста.
а одна девушка очень хотела стать красивой: чтобы между ногами было четыре просвета по канону, а не один длинный и неказистый.
у меня тоже всего лишь один, но варенье практичнее и привычнее.
обжигающие капли расплавленного яблочно-сахарного золота летят на мои босые ноги и оставляют там сладкие болезненные пятна. наверно, мне уже не успеть научиться готовить аккуратно - зернышко к зернышку, горсть к горсти, одна - домовому, другая - предкам в костер, остальное - на муку, будут пирожки с яблоками и капустой, будут они сложены в корзинку, будут лежать на траве, рассыпанные девочкой в красных башмачках. капли стекают по лодыжкам, я поминаю черта и всю его родню, а ведь эти золотые потеки - памятка о жизни.
я давно ее не чувствую. она проходит мимо незаметной лодкой в сизом озерном тумане, и не видно, кто на веслах - друид с острова Яблок или рыбак в старом пиджаке. она плывет, и я не успеваю войти в поток - а мимо проносятся сгорающие дома, пары в кадрили, путешественники в Патагонию и номады, беззвучно возносящие своей бесконечной скачкой молитвы Тенгри. мой взгляд успевает зафиксировать их на секунду с самой небольшой погрешностью, а память стирается моментально, потому что не надо было экономить на пергаменте.
но вот золото падает на ноги, сжигает их до кости, трансмутирует кровь, обращает меня в статую ценного металла - неподвижно взирающей на мир, творение Мидаса, беда Пигмалиона. и я успеваю все видеть и запоминать, потому что глаз мой - кварц, а память - каменные черные таблички, на которых навеки выбито твое имя, и Твое тоже.
это замечательная идея, если мне вдруг сообщат, что я умру через пару месяцев: варенье, диктофон и листы бумаги, исписанные мелким почерком. буквы ползли бы вниз и вправо, потому что так происходит всегда, когда рука не успевает за мыслью, едва-едва цепляясь за самый кончик ее лохматого репейного хвоста.
а одна девушка очень хотела стать красивой: чтобы между ногами было четыре просвета по канону, а не один длинный и неказистый.
у меня тоже всего лишь один, но варенье практичнее и привычнее.
обжигающие капли расплавленного яблочно-сахарного золота летят на мои босые ноги и оставляют там сладкие болезненные пятна. наверно, мне уже не успеть научиться готовить аккуратно - зернышко к зернышку, горсть к горсти, одна - домовому, другая - предкам в костер, остальное - на муку, будут пирожки с яблоками и капустой, будут они сложены в корзинку, будут лежать на траве, рассыпанные девочкой в красных башмачках. капли стекают по лодыжкам, я поминаю черта и всю его родню, а ведь эти золотые потеки - памятка о жизни.
я давно ее не чувствую. она проходит мимо незаметной лодкой в сизом озерном тумане, и не видно, кто на веслах - друид с острова Яблок или рыбак в старом пиджаке. она плывет, и я не успеваю войти в поток - а мимо проносятся сгорающие дома, пары в кадрили, путешественники в Патагонию и номады, беззвучно возносящие своей бесконечной скачкой молитвы Тенгри. мой взгляд успевает зафиксировать их на секунду с самой небольшой погрешностью, а память стирается моментально, потому что не надо было экономить на пергаменте.
но вот золото падает на ноги, сжигает их до кости, трансмутирует кровь, обращает меня в статую ценного металла - неподвижно взирающей на мир, творение Мидаса, беда Пигмалиона. и я успеваю все видеть и запоминать, потому что глаз мой - кварц, а память - каменные черные таблички, на которых навеки выбито твое имя, и Твое тоже.