четверг, 13 декабря 2018
понемногу становится безразлично все то, что происходит со мной - тем более, с миром.
какая, в конце концов, разница, как, когда, в каком состоянии я умру - и что будет со мной всю, не дай Боже, долгую жизнь до этого? если смотреть на идею рая и ада /вне зависимости от того, какие названия им даются в разных традициях/ и шире - на идею посмертия как состояния разума, запечатлевающегося в вечности, то есть жизни, которая длится вечность - и смерти, которая длится столько же... да, в таком случае разница велика. но это лишь концепции, и в конечном счете все они - результат больного мятущегося разума, безумно страшащегося небытия и, следовательно, смерти.
я хотела бы закончить со всем этим как можно скорее, поскольку сил на то, чтобы выбраться из внутреннего ада, не хватает катастрофически.
потрясающе неприкаянное нечто я из себя представляю - и не представляю, куда бы себя приткнуть, чтобы хотя бы не реветь каждый второй или первый вечер, не смотреть в пустоту, видя в ней себя.
какая, в конце концов, разница, как, когда, в каком состоянии я умру - и что будет со мной всю, не дай Боже, долгую жизнь до этого? если смотреть на идею рая и ада /вне зависимости от того, какие названия им даются в разных традициях/ и шире - на идею посмертия как состояния разума, запечатлевающегося в вечности, то есть жизни, которая длится вечность - и смерти, которая длится столько же... да, в таком случае разница велика. но это лишь концепции, и в конечном счете все они - результат больного мятущегося разума, безумно страшащегося небытия и, следовательно, смерти.
я хотела бы закончить со всем этим как можно скорее, поскольку сил на то, чтобы выбраться из внутреннего ада, не хватает катастрофически.
потрясающе неприкаянное нечто я из себя представляю - и не представляю, куда бы себя приткнуть, чтобы хотя бы не реветь каждый второй или первый вечер, не смотреть в пустоту, видя в ней себя.
воскресенье, 25 ноября 2018
на самом деле, все гораздо проще.
хочешь общаться с людьми, получать от них зеркалки и признание - иди и общайся, и нехуй тут разводить трагедию из пустоты.
трагедия благополучно самозародится внутри, помощь ей не нужна. а ты расставь приоритеты - и вперед, что там тебе нужно? музыка? стихи? контемпорари? походы? наука? по-жа-луй-ста!
но нет, надо обесценить сначала себя, потом всех окружающих, потом мир и снова себя, и воистину рождение есть страдание, равно как и вся последующая жизнь.
хотела бы я быть ничтожеством! быть ничем. быть - ничто. не существовать. ничтожество - это высочайший ранг, в который можно возвести несчастного человека живого.
как было бы хорошо не начинать все это.
жаль, не от меня зависело.
хочешь общаться с людьми, получать от них зеркалки и признание - иди и общайся, и нехуй тут разводить трагедию из пустоты.
трагедия благополучно самозародится внутри, помощь ей не нужна. а ты расставь приоритеты - и вперед, что там тебе нужно? музыка? стихи? контемпорари? походы? наука? по-жа-луй-ста!
но нет, надо обесценить сначала себя, потом всех окружающих, потом мир и снова себя, и воистину рождение есть страдание, равно как и вся последующая жизнь.
хотела бы я быть ничтожеством! быть ничем. быть - ничто. не существовать. ничтожество - это высочайший ранг, в который можно возвести несчастного человека живого.
как было бы хорошо не начинать все это.
жаль, не от меня зависело.
пятница, 12 октября 2018
когда-то на земле было лето, и полынный запах в заброшенных яблоневых садах был почти осязаемым, до горечи во рту. когда-то на земле были летние ночи, которые никогда мне не принадлежали. максимум - вечер, луна над горизонтом, сигаретные огоньки и фонари во тьме. август я с тех пор должна бы возненавидеть, потому что это не месяц, а вечное расставание - с собой в первую очередь, но нет - я его люблю больше других любовью нежной и горячей, как не люблю ничто другое в мире.
мы сидим на склоне холма, и этот холм никогда не откроется, как бы я этого не желала. луна поднимается, но я этого не вижу.
крайнее лето еще не успело покрыться флером прошлого. оно просто, честно и безапелляционно забыто.
время вспоминать, сожалеть и слушать печальный немецкий фолк.
мы сидим на склоне холма, и этот холм никогда не откроется, как бы я этого не желала. луна поднимается, но я этого не вижу.
крайнее лето еще не успело покрыться флером прошлого. оно просто, честно и безапелляционно забыто.
время вспоминать, сожалеть и слушать печальный немецкий фолк.
пятница, 06 апреля 2018
за окном на тополиных ветках живут вороны, серые и не в меру громкоголосые
на подоконнике живет керамическая рыбина - тоже серая, но крайне молчаливая, как всякая уважающая себя рыба
внутри - зудящая пустота требует и требует чего-то, вереща ультразвуком
на визе очень просторно, апрельскому воздуху - наконец-то! - здесь много места, чтобы стать стеклянным и тихо-тихо звенеть в вышине над трамвайными путями. когда выхожу на улицу, пустота затыкается и наблюдает мертвым глазом - дредастый тощий парень, огромная лужа с желтыми метелками трав, высушенная старуха с рулоном обоев наизготовку, потрепанный голубь - много объектов, чтобы зацепиться за них и заплакать совсем невовремя, превратить свои и так полуослепшие глаза в то, чем высматривает добычу моя пустота. в другом мире она была бы похожа на хамбо-ламу Итигэлова, засунутого в свое время в деревянный ящик и сушившегося там несколько десятков лет подряд в семичастной позе Будды Вайрочаны. а может, и не семичастной, может, в Бурятии по-другому медитируют, я там даже во сне не была, не видала, мед не пила.
харон гоняет ворон, потом в отместку за то вороны будят Харона
харон - это, естественно, я, вот мой мешок с медными оболами, а вот - весло, а лодка уплыла без меня
харон, презирающий человеческую слабость, сам еще слишком человечен - пора бы уже завязывать с этим, учиться жить в одиночестве, варить овсянку на одного, вытатуировать меч на запястье себе, а пустоту заткнуть завядшими асфоделями, пусть жрет, волчья сыть, травяной мешок
еще можно кота себе завести.
главное, не ворона. еще окажется чьим-нибудь тотемом, возись потом с ним, води по тропе.
на подоконнике живет керамическая рыбина - тоже серая, но крайне молчаливая, как всякая уважающая себя рыба
внутри - зудящая пустота требует и требует чего-то, вереща ультразвуком
на визе очень просторно, апрельскому воздуху - наконец-то! - здесь много места, чтобы стать стеклянным и тихо-тихо звенеть в вышине над трамвайными путями. когда выхожу на улицу, пустота затыкается и наблюдает мертвым глазом - дредастый тощий парень, огромная лужа с желтыми метелками трав, высушенная старуха с рулоном обоев наизготовку, потрепанный голубь - много объектов, чтобы зацепиться за них и заплакать совсем невовремя, превратить свои и так полуослепшие глаза в то, чем высматривает добычу моя пустота. в другом мире она была бы похожа на хамбо-ламу Итигэлова, засунутого в свое время в деревянный ящик и сушившегося там несколько десятков лет подряд в семичастной позе Будды Вайрочаны. а может, и не семичастной, может, в Бурятии по-другому медитируют, я там даже во сне не была, не видала, мед не пила.
харон гоняет ворон, потом в отместку за то вороны будят Харона
харон - это, естественно, я, вот мой мешок с медными оболами, а вот - весло, а лодка уплыла без меня
харон, презирающий человеческую слабость, сам еще слишком человечен - пора бы уже завязывать с этим, учиться жить в одиночестве, варить овсянку на одного, вытатуировать меч на запястье себе, а пустоту заткнуть завядшими асфоделями, пусть жрет, волчья сыть, травяной мешок
еще можно кота себе завести.
главное, не ворона. еще окажется чьим-нибудь тотемом, возись потом с ним, води по тропе.
понедельник, 26 марта 2018
в книге, которую я читаю сейчас, тетка перед скорой смертью варила варенье и закатывала его в бесчисленные стеклянные банки.
это замечательная идея, если мне вдруг сообщат, что я умру через пару месяцев: варенье, диктофон и листы бумаги, исписанные мелким почерком. буквы ползли бы вниз и вправо, потому что так происходит всегда, когда рука не успевает за мыслью, едва-едва цепляясь за самый кончик ее лохматого репейного хвоста.
а одна девушка очень хотела стать красивой: чтобы между ногами было четыре просвета по канону, а не один длинный и неказистый.
у меня тоже всего лишь один, но варенье практичнее и привычнее.
обжигающие капли расплавленного яблочно-сахарного золота летят на мои босые ноги и оставляют там сладкие болезненные пятна. наверно, мне уже не успеть научиться готовить аккуратно - зернышко к зернышку, горсть к горсти, одна - домовому, другая - предкам в костер, остальное - на муку, будут пирожки с яблоками и капустой, будут они сложены в корзинку, будут лежать на траве, рассыпанные девочкой в красных башмачках. капли стекают по лодыжкам, я поминаю черта и всю его родню, а ведь эти золотые потеки - памятка о жизни.
я давно ее не чувствую. она проходит мимо незаметной лодкой в сизом озерном тумане, и не видно, кто на веслах - друид с острова Яблок или рыбак в старом пиджаке. она плывет, и я не успеваю войти в поток - а мимо проносятся сгорающие дома, пары в кадрили, путешественники в Патагонию и номады, беззвучно возносящие своей бесконечной скачкой молитвы Тенгри. мой взгляд успевает зафиксировать их на секунду с самой небольшой погрешностью, а память стирается моментально, потому что не надо было экономить на пергаменте.
но вот золото падает на ноги, сжигает их до кости, трансмутирует кровь, обращает меня в статую ценного металла - неподвижно взирающей на мир, творение Мидаса, беда Пигмалиона. и я успеваю все видеть и запоминать, потому что глаз мой - кварц, а память - каменные черные таблички, на которых навеки выбито твое имя, и Твое тоже.
это замечательная идея, если мне вдруг сообщат, что я умру через пару месяцев: варенье, диктофон и листы бумаги, исписанные мелким почерком. буквы ползли бы вниз и вправо, потому что так происходит всегда, когда рука не успевает за мыслью, едва-едва цепляясь за самый кончик ее лохматого репейного хвоста.
а одна девушка очень хотела стать красивой: чтобы между ногами было четыре просвета по канону, а не один длинный и неказистый.
у меня тоже всего лишь один, но варенье практичнее и привычнее.
обжигающие капли расплавленного яблочно-сахарного золота летят на мои босые ноги и оставляют там сладкие болезненные пятна. наверно, мне уже не успеть научиться готовить аккуратно - зернышко к зернышку, горсть к горсти, одна - домовому, другая - предкам в костер, остальное - на муку, будут пирожки с яблоками и капустой, будут они сложены в корзинку, будут лежать на траве, рассыпанные девочкой в красных башмачках. капли стекают по лодыжкам, я поминаю черта и всю его родню, а ведь эти золотые потеки - памятка о жизни.
я давно ее не чувствую. она проходит мимо незаметной лодкой в сизом озерном тумане, и не видно, кто на веслах - друид с острова Яблок или рыбак в старом пиджаке. она плывет, и я не успеваю войти в поток - а мимо проносятся сгорающие дома, пары в кадрили, путешественники в Патагонию и номады, беззвучно возносящие своей бесконечной скачкой молитвы Тенгри. мой взгляд успевает зафиксировать их на секунду с самой небольшой погрешностью, а память стирается моментально, потому что не надо было экономить на пергаменте.
но вот золото падает на ноги, сжигает их до кости, трансмутирует кровь, обращает меня в статую ценного металла - неподвижно взирающей на мир, творение Мидаса, беда Пигмалиона. и я успеваю все видеть и запоминать, потому что глаз мой - кварц, а память - каменные черные таблички, на которых навеки выбито твое имя, и Твое тоже.
воскресенье, 18 марта 2018
каждые несколько часов, когда я закрываю глаза, не желая видеть мир, вижу лето: косые лучи солнца, сады и горы. Жду, когда можно будет зарыться пальцами в жирную землю, потревожить всех червей в округе, высаживать семена морковки и поливать розы и помидоры под вечерам, пытаясь стоически не обращать внимания на оживших комаров.
а пока что старательно ращу в себе боль - самый колючее и вьющееся из виданных мной когда-либо растений. Оно вырастает из солнечного сплетения и ползет вверх, вверх, по доле дюйма каждую неделю. К апрелю, наверно, проткнет мое горло и расцветет сияющим алым цветом, и будет это "цветок, что прекрасней неба, ярче солнца, чудесней снов". и что тогда делать с самой собой - не представляю.
"иссеки сердце платяное,
и омой ноги мне водою,
потряси грудь мою рыданьем,
вознеси плечи в знак избранья"
и почему я всегда забываю, что живу не в том мире, где это реально не на том высоком уровне, о котором поет Калугин? никто не придет.
а пока что старательно ращу в себе боль - самый колючее и вьющееся из виданных мной когда-либо растений. Оно вырастает из солнечного сплетения и ползет вверх, вверх, по доле дюйма каждую неделю. К апрелю, наверно, проткнет мое горло и расцветет сияющим алым цветом, и будет это "цветок, что прекрасней неба, ярче солнца, чудесней снов". и что тогда делать с самой собой - не представляю.
"иссеки сердце платяное,
и омой ноги мне водою,
потряси грудь мою рыданьем,
вознеси плечи в знак избранья"
и почему я всегда забываю, что живу не в том мире, где это реально не на том высоком уровне, о котором поет Калугин? никто не придет.
четверг, 23 ноября 2017
А под вечер смертельно устаешь от себя. Не знаешь, куда пристроить этот угловатый тухес: явно достаточно сидеть за ноутбуком и заканчивать всевозможные дела, впихивать в себя необходимую/интересную информацию нет никаких кошачьих сил, рукоделие начинать в такое позднее время нет желания, даже в шахматы сыграть не с кем. Единственный вариант – подмести пол или писать дневник. Краткая передышка – и опять надо браться текст про.. что там на этот раз, авангард и китч? Ужасно. Я бы лучше Бахтина почитала, или Шпенглера. Хотя бы специализации соответствует.
Психосоматика или нет, но я снова простудилась. Вероятно, сработало все сразу: незакрытое вовремя окно, нежелание идти в «этот гребаный универ» (это тоже искажение сознания при депрессивных эпизодах - всего-то), жуткая усталость от своих необоснованных мрачнейших мыслей, от себя, от всего. Еще, наверно, запрет на отдых. Организм протестует всеми возможными способоами - вот опять силой уложил самого себя отдыхать. Интересно, налажу ли я с ним связь хоть когда-нибудь?
Несмотря на то, что на истории буддизма сгибало пополам - пресловутый тухес ломала поднимающаяся температура, углядела очень красивое. Солнце опустилось ниже, его лучи проникли в окно и косо осветили троих - энергично жестикулирующего преподавателя - со спины, бронзового Авалокитешвара, стоящего на столе - все его двенадцать (может, и больше) ладоней стали рыжими, а пятилепестковая корона почти засияла - и однокурсницу, сидящую напротив меня - она тоже начала светиться. Наблюдать внезапное сияние двух евреев и боддхисатвы было странно, но здорово.
Психосоматика или нет, но я снова простудилась. Вероятно, сработало все сразу: незакрытое вовремя окно, нежелание идти в «этот гребаный универ» (это тоже искажение сознания при депрессивных эпизодах - всего-то), жуткая усталость от своих необоснованных мрачнейших мыслей, от себя, от всего. Еще, наверно, запрет на отдых. Организм протестует всеми возможными способоами - вот опять силой уложил самого себя отдыхать. Интересно, налажу ли я с ним связь хоть когда-нибудь?
Несмотря на то, что на истории буддизма сгибало пополам - пресловутый тухес ломала поднимающаяся температура, углядела очень красивое. Солнце опустилось ниже, его лучи проникли в окно и косо осветили троих - энергично жестикулирующего преподавателя - со спины, бронзового Авалокитешвара, стоящего на столе - все его двенадцать (может, и больше) ладоней стали рыжими, а пятилепестковая корона почти засияла - и однокурсницу, сидящую напротив меня - она тоже начала светиться. Наблюдать внезапное сияние двух евреев и боддхисатвы было странно, но здорово.
вторник, 21 ноября 2017
Во сне била туго скрученной в единый цельный прут проволокой маму, сосредоточенно думая о том, как избавиться от твари, принявшей ее образ, если железо не поможет. Не знаю, что на самом деле кроется за ее образом - похоже, что действительно тварь какая-то инфернальная. По крайней мере, проснулась с чувством, будто убила что-то крайне зловредное.
Хочется бросаться в крайности, ехать в Тибет, возвращаться на фехтование, циничить и позволять себе быть идеалистом, невыносимым для окружающих.
Что-то сплошное лето в голове, с чего бы.
И по-прежнему: мам, я скучаю.
Хочется бросаться в крайности, ехать в Тибет, возвращаться на фехтование, циничить и позволять себе быть идеалистом, невыносимым для окружающих.
Что-то сплошное лето в голове, с чего бы.
И по-прежнему: мам, я скучаю.
понедельник, 20 ноября 2017
- так что, - Тим нервно переминается с ноги на ногу, - вы даете гарантию, что с паспортом все будет нормально?
- нет, конечно, - со спокойствием буддийского монаха отвечает столь же лысый администратор, - какие гарантии, о чем вы?
Тим делает страшные глаза и явно собирается разразиться тирадой.
- да бросьте, - внезапно и косо ухмыляется монах, - знаете, сколько людей в день арендуют у нас велики? Еще ни у кого не исчезли ни паспорт, ни деньги. Выбирайте транспорт, дамы.
через какое-то время мы втроем выбираемся по крошащейся лестницы из подвала, где находится велопрокат. Окраина Питера неожиданно напоминает приморский город, мной не виданный никогда – двухэтажные беленые дома, косые синие тени, тесный двор, в котором невероятным образом вмещается две иномарки, гигантская каменная ваза с петуньями и мы с тремя велосипедами. На покатой крыше соседнего дома сушатся свежевыстиранные флаги каких-то социалистических республик, трепеща на теплом ветру.
Неуверенно осматриваем транспорт, наедине с которым нам придется провести несколько часов. За руль велика все мы не садились как минимум года четыре назад. Ира тыкает в колесо пальчиком, пытаясь проверить состояние шины.
Из-за угла выворачивает синеватое лицо с пивной бутылкой. завидя нас, начинает шумно комментировать происходящее:
- какая техника, ребята! в моей молодости таких не было! сколько скоростей у твоего? – обращаясь ко мне, вопрошает явная проблема местных дворов.
Пожимаю плечами – откуда мне знать, как у велосипеда определяется количество скоростей.
- эх, не знаешь! шесть, наверно, может семь. ну, точно лучше мерседеса!
Уезжаем из приморского двора под затихающие комментарии алкоголика и хохот рабочих с одной из плоских крыш, где из шифера прорастает пастушья сумка и полынь.
- нет, конечно, - со спокойствием буддийского монаха отвечает столь же лысый администратор, - какие гарантии, о чем вы?
Тим делает страшные глаза и явно собирается разразиться тирадой.
- да бросьте, - внезапно и косо ухмыляется монах, - знаете, сколько людей в день арендуют у нас велики? Еще ни у кого не исчезли ни паспорт, ни деньги. Выбирайте транспорт, дамы.
через какое-то время мы втроем выбираемся по крошащейся лестницы из подвала, где находится велопрокат. Окраина Питера неожиданно напоминает приморский город, мной не виданный никогда – двухэтажные беленые дома, косые синие тени, тесный двор, в котором невероятным образом вмещается две иномарки, гигантская каменная ваза с петуньями и мы с тремя велосипедами. На покатой крыше соседнего дома сушатся свежевыстиранные флаги каких-то социалистических республик, трепеща на теплом ветру.
Неуверенно осматриваем транспорт, наедине с которым нам придется провести несколько часов. За руль велика все мы не садились как минимум года четыре назад. Ира тыкает в колесо пальчиком, пытаясь проверить состояние шины.
Из-за угла выворачивает синеватое лицо с пивной бутылкой. завидя нас, начинает шумно комментировать происходящее:
- какая техника, ребята! в моей молодости таких не было! сколько скоростей у твоего? – обращаясь ко мне, вопрошает явная проблема местных дворов.
Пожимаю плечами – откуда мне знать, как у велосипеда определяется количество скоростей.
- эх, не знаешь! шесть, наверно, может семь. ну, точно лучше мерседеса!
Уезжаем из приморского двора под затихающие комментарии алкоголика и хохот рабочих с одной из плоских крыш, где из шифера прорастает пастушья сумка и полынь.